Читать интересную книгу Чекисты [Сборник] - Юрий Герман

Таможенные формальности, как ни спешили чиновники, изрядно подзатянулись. В тесном, жарко натопленном зальце станционного буфета было многолюдно и по-новогоднему оживленно. Пассажиры с нетерпением поглядывали на часы.

— Господа, с Новым вас годом! С новым счастьем! — громогласно провозгласил краснолицый жандармский офицер, оказавшийся в центре довольно пестрой компании у буфетной стойки.

Мгновенно захлопали пробки шампанского. Из рук в руки передавались бутылки с добротным шустовским коньяком. Незнакомые люди спешили наскоро отметить наступление Нового года, заставшее их в пути.

— А вы чего зеваете, милостивый государь? — весело обратился жандарм к высокому молодому человеку в коротеньком клетчатом пальто, одиноко стоящему возле столика с закусками. — Прошу к нашему шалашу, присоединяйтесь!

Обращение было ни к чему не обязывающим, а молодой человек вздрогнул, точно стеганули его хлыстом, и это, разумеется, не укрылось от зорких глаз жандарма.

Неловко поклонившись, молодой человек заспешил на перрон.

Странное его поведение, признаться, насторожило представителя власти. Вполне возможно, что последовал бы он за этим пассажиром и проверил бы его документы с обычной своей подозрительностью, но сосед жандарма у буфетной стоики, солидный толстяк в богатой енотовой шубе, досадливо махнул рукой:

— Оставьте, любезнейший, пустое… Это англичаниш-ка один, в гувернеры едет устраиваться…

— Вы с ним знакомы?

— Калякали давеча на остановке, познакомились. Юноша бедный, юноша бледный! — хохотнул толстяк, весело подмигивая жандарму. — Мало ли кормится ихнего брата на вольготных русских хлебах? Англичанишки, французишки, немчура пузатая… И все едут, все едут… Пропустим-ка лучше посошок на дорожку, вернее будет…

Жандарм с удовольствием согласился пропустить посошок. Если уж признаться по совести, вовсе не молодые иностранцы занимали его и не к ним он принюхивался, внимательно листая паспорта пассажиров курьерского поезда. Выискивал злонамеренных врагов государя императора, искал в багаже марксистскую нелегальщину…

Словом, у жандарма хватало собственных забот. И спустя двенадцать часов курьерский поезд медленно вполз под застекленные своды столичного вокзала.

Всю дорогу до Петербурга молодой англичанин не сомкнул глаз, ругательски ругая себя за предательскую слабость. Сидел в вагоне забившись в угол, хмурился, размышлял.

На вокзале никто его не встретил. Забрав свой легонький баульчик и отказавшись от услуг носильщика, он вышел к Обводному каналу.

Перед ним был Санкт-Петербург.

В этом заснеженном городе начнет он новую свою жизнь. Шаг за шагом, не торопясь и не медля, будет становиться похожим на русского. Это основная его обязанность в ближайшие годы — сделаться похожим на русского.

У портье дешевенькой и достаточно вонючей гостиницы «Селект» молодой человек записался Полем Дюксом, уроженцем графства Сомерсет.

5

В Лондоне молодого путешественника предупредили, что первым долгом следует обзавестись видом на жительство. Русские полицейские порядки достаточно строги, нарушать их никому не рекомендуется.

Канцелярия петербургского градоначальника, куда он обратился и где вели учет иностранцев, обошлась с ним учтиво. К тому же документы были у него в полном порядке.

Вскоре он уже служил в доме известного петербургского богача-лесопромышленника. Натаскивал сыновей хозяина в английских артиклях, помогал составлять деловые бумаги, а по вечерам, запершись в своей комнатке на мансарде, ревностно зубрил неподатливую русскую грамматику.

Платили ему неплохо, обращались с ним подчеркнуто ласково, и все же он был недоволен. Раздражало англофильство хозяев, ему требовалось нечто совсем противоположное.

Весной, поблагодарив недоумевающего лесопромышленника, он перебрался на Ильмень-озеро, в усадьбу некоего старого русопятствующего чудака, чей адресок вручили ему в Лондоне. Тут была сплошная патриархальщина с расписными русскими полотенцами, деревянной посудой и непременным хлебным квасом к обеду.

Актеры называют это вживанием в образ. Нескоро еще вызовут тебя на ярко освещенную сцену, не пробил еще твой час, вот и накапливай драгоценные подробности бытия. Они ни с чем не сравнимы, эти достоверные подробности, они надежнее любого документа.

Между тем годы шли, а на сцену его все не вызывали. Из помещичьего новгородского захолустья перебрался он в столицу, жил теперь в лучших домах, обзавелся полезными знакомствами. И новое поязилось в его жизни: подолгу и очень охотно музицировал, обнаружив недюжинные способности пианиста.

Иногда ему начинало казаться, что достопочтенные джентльмены с Кингс-кросс забыли о нем, и, следовательно, он вправе распоряжаться собой по собственному усмотрению.

Но джентльмены с Кингс-кросс о нем не забыли, II он это знал. Похоже, что они ничего и никогда не забывают, эти безукоризненно вежливые и сдержанные джентльмены. Ручищи у них длинные, глаза всевидящие, и, если ты им понадобишься, они разыщут тебя хоть на краю света.

Нашли его не на краю света. Нашли в многолюдном вестибюле Нардома, на Петербургской стороне, на субботнем шаляпинском концерте по общедоступным ценам.

В антракте к нему неслышно приблизился серенький невзрачный субъект в старомодном касторовом сюртуке. Вежливо склонил лысую голову, тихо произнес давным-давно условленный пароль.

— Вам рекомендовано записаться нынче в консерваторию, — сказал субъект и, как бы не заметив его смятения, растворился в толпе.

Осенью в столичной консерватории появился новый студент. Учились тут немцы, учились французы, отчего бы не появиться и англичанину. Тем более, как отмечали профессора, человеку не без способностей. Многообещающий пианист, чертовски старателен, усидчив, обнаруживает склонности к самостоятельной композиции.

И снова потекло быстротечное время.

На полях Европы гремели пушки, Россия и Великобритания сделались союзниками по оружию, Санкт-Петербург называли теперь по-русски Петроградом, а немецкие магазины на Васильевском острове зияли вдребезги разбитыми витринами.

Все это к нему не имело отношения. Ему велели учиться, и он учился, поражая всех своей настойчивостью. И ждал приказа, не поддаваясь больше наивным иллюзиям.

А приказа все не было и не было. В ожесточенных битвах изнемогали миллионные армии, английский и германский флоты караулили друг друга на морях, избегая решающего сражения, возросло влияние Гришки Распутина при царском дворе, угрожающе росла дороговизна жизни, а он, полный сил, двадцатипятилетний, все учился, все сдавал экзамены, стараясь быть на хорошем счету.

«Неужто и теперь они будут безмолвствовать?» — думал он с тревогой, когда грянуло Октябрьское вооруженное восстание. Положение становилось серьезным, пора было вступать в игру.

Но заговорили они только через год. Видимо, удручающе скандальный провал капитана Кроми заставил их поторопиться. В России образовалась пустота, пришло время вводить свежие силы.

Ему было приказано прибыть в Лондон. Сперва он отказывался верить, настолько рискованным и сложным выглядело подобное путешествие. Это ведь не тихие довоенные времена, не сядешь в Питере на пароход, чтобы благополучно высадиться на Темзе. Попробуй-ка добраться до Лондона!

Но приказ есть приказ. Поневоле пришлось ехать в Мурманск, соскакивать на ходу с теплушек, спасаясь от облав, топать десяткц верст пешком, прячась в лесных чащобах, вконец оборваться и зарасти библейской бородищей.

На лондонском вокзале его встретили, молча усадили в закрытый автомобиль с глухими черными шторками на окнах и привезли в знакомый сумрачный дом, где тихо и безлюдно в запутанных лабиринтах коридоров и где лишних слов не тратят.

— Борода вам к лицу, — вместо приветствия сказал шеф и, секунду подумав, поднялся ему навстречу. — Надеюсь, добрались благополучно? Если нет возражений, давайте побеседуем…

С этого осеннего лондонского вечера навсегда перестал существовать Пашенька, любознательный гувернер и любитель русской старины. Не было больше и Павла Павловича Дюкса, недоучившегося студента консерватории.

Для начала стал он Филиппом Макнейлом, молодым коммерсантом из Манчестера. Торпеды немецких подводных лодок не могли остановить этого предприимчивого дельца, и вскоре он отправился в Стокгольм.

Побыв в шведской столице всего неделю, Филипп Макнейл сел на пароход, отходящий в Гельсингфорс. И в столице Финляндии не задержался, быстренько перебравшись в Выборг, а оттуда поближе к советской границе, к берегу реки Сестры.

Темной беззвездной ночью, под холодным секущим дождем вперемешку с мокрым снегом, переправится он через пограничную реку на вертлявом рыбачьем челне и, обходя красноармейские дозоры, уверенно зашагает к ближайшей железнодорожной станции. Будет на нем потрепанная фронтовая шинель, какие носят миллионы мужчин в России, стоптанные сапоги, фланелевое солдатское белье с грубыми тесемками. И удостоверение у него будет припасено на имя Иосифа Афиренко, сотрудника Петроградской ЧК.